Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома N
302-бис по садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз,
находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на
четверг. В полночь, как мы уже знаем, приехала в дом
комиссия, в которой участвовал Желдыбин, вызывала Никанора
Ивановича, сообщила ему о гибели Берлиоза и вместе с ним отправилась
в квартиру N 50. Там было произведено опечатание рукописей и
вещей покойного. Ни Груни, приходящей домработницы, ни легкомысленного
Степана Богдановича в это время в квартире не было. Комиссия
объявила Никанору Ивановичу, что рукописи покойного ею будут взяты
для разборки, что жилплощадь покойного, то есть три комнаты (бывшие
ювелиршины кабинет, гостиная и столовая), переходят в
распоряжение жилтоварищества, а вещи покойного подлежат
хранению на указанной жилплощади, впредь до объявления наследников.
Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с какою-то
сверхъестественной быстротою, и с семи часов утра четверга к Босому
начали звонить по телефону, а затем и лично являться с
заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь
покойного. И в течение двух часов Никанор Иванович принял таких
заявлений тридцать две штуки. В них заключались мольбы,
угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести ремонт на свой счет,
указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире
с бандитами. В числе прочего было потрясающее по своей
художественной силе описание похищения пельменей, уложенных
непосредственно в карман пиджака, в квартире N 31, два
обещания покончить жизнь самоубийством и одно признание в тайной
беременности. Никанора Ивановича вызывали в переднюю его
квартиры, брали за рукав, что-то шептали, подмигивали и обещали не
остаться в долгу. Мука эта продолжалась до начала первого
часа дня, когда Никанор Иванович просто сбежал из своей квартиры в
помещение управления у ворот, но когда увидел он, что и там его
подкарауливают, убежал и оттуда. Кое-как отбившись от тех, что
следовали за ним по пятам через асфальтовый двор, Никанор Иванович
скрылся в шестом подъезде и поднялся на пятый этаж, где и находилась
эта поганая квартира N 50. Отдышавшись на площадке, тучный
Никанор Иванович позвонил, но ему никто не открыл. Он позвонил еще
раз и еще раз и начал ворчать и тихонько ругаться. Но и тогда не
открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он, достав из кармана
связку дубликатов ключей, принадлежащих домоуправлению, властной
рукою открыл дверь и вошел. - Эй, домработница! - прокричал Никанор Иванович в полутемной передней. - Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету? Никто не отозвался. Тогда Никанор Иванович освободил дверь кабинета от печати, вынул из портфеля складной метр и шагнул в кабинет. Шагнуть-то он шагнул, но остановился в изумлении в дверях и даже вздрогнул.
За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в
клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... ну, словом, тот
самый. - Вы кто такой будете, гражданин? - испуганно спросил Никанор Иванович.
- Ба! Никанор Иванович, - заорал дребезжащим тенором неожиданный
гражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным и
внезапным рукопожатием. Приветствие это ничуть не обрадовало Никанора
Ивановича. - Я извиняюсь, - заговорил он подозрительно, - вы кто такой будете? Вы - лицо официальное?
- Эх, Никанор Иванович! - задушевно воскликнул неизвестный. - Что
такое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с
какой точки зрения смотреть на предмет, все это, Никанор
Иванович, условно и зыбко. Сегодня я неофициальное лицо, а
завтра, глядишь, официальное! А бывает и наоборот, Никанор Иванович.
И еще как бывает! Рассуждение это ни в какой степени не
удовлетворило председателя домоуправления. Будучи по природе
вообще подозрительным человеком, он заключил, что
разглагольствующий перед ним гражданин - лицо именно
неофициальное, а пожалуй, и праздное. - Да вы кто такой
будете? Как ваша фамилия? - все суровее стал спрашивать председатель
и даже стал наступать на неизвестного. - Фамилия моя, - ничуть
не смущаясь суровостью, отозвался гражданин, - ну, скажем, Коровьев.
Да не хотите ли закусить, Никанор Иванович? Без церемоний! А?
- Я извиняюсь, - уже негодуя, заговорил Никанор Иванович, - какие
тут закуски! (Нужно признаться, хоть это и неприятно, что Никанор
Иванович был по натуре несколько грубоват). - На половине
покойника сидеть не разрешается! Вы что здесь делаете? - Да вы
присаживайтесь, Никанор Иванович, - нисколько не теряясь, орал
гражданин и начал юлить, предлагая председателю кресло. Совершенно освирепев, Никанор Иванович отверг кресло и завопил: - Да кто вы такой?
- Я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца,
имеющего резиденцию в этой квартире, - отрекомендовался назвавший
себя Коровьевым и щелкнул каблуком рыжего нечищенного ботинка.
Никанор Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца, да еще с
переводчиком, в этой квартире явилась для него совершеннейшим
сюрпризом, и он потребовал объяснений. Переводчик охотно
объяснился. Иностранный артист господин Воланд был любезно
приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым
провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире,
о чем он еще вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать
иностранца временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту. - Ничего он мне не писал, - в изумлении сказал председатель. - А вы поройтесь у себя в портфеле, Никанор Иванович, - сладко предложил Коровьев. Никанор Иванович, пожимая плечами, открыл портфель и обнаружил в нем письмо Лиходеева. - Как же это я про него забыл? - тупо глядя на вскрытый конверт, пробормотал Никанор Иванович.
- То ли бывает, то ли бывает, Никанор Иванович! - затрещал Коровьев, -
рассеянность, рассеянность, и переутомление, и повышенное
кровяное давление, дорогой наш друг Никанор Иванович! Я сам
рассеян до ужаса. Как-нибудь за рюмкой я вам расскажу несколько
фактов из моей биографии, вы обхохочетесь! - Когда же Лиходеев едет в Ялту?!
- Да он уже уехал, уехал! - закричал переводчик, - он, знаете ли, уж
катит! Уж он черт знает где! - и тут переводчик замахал руками,
как мельничными крыльями. Никанор Иванович заявил, что ему
необходимо лично повидать иностранца, но в этом получил от
переводчика отказ: никак невозможно. Занят. Дрессирует кота. - Кота, ежели угодно, могу показать, - предложил Коровьев.
От этого, в свою очередь, отказался Никанор Иванович, а переводчик тут
же сделал председателю неожиданное, но весьма интересное предложение.
Ввиду того, что господин Воланд нипочем не желает жить в гостинице, а
жить он привык просторно, то вот не сдаст ли жилтоварищество на
недельку, пока будут продолжаться гастроли Воланда в Москве, ему
всю квартирку, то есть и комнаты покойного? - Ведь ему
безразлично, покойнику, - шепотом сипел Коровьев, - ему теперь, сами
согласитесь, Никанор Иванович, квартира эта ни к чему? Никанор
Иванович в некотором недоумении возразил, что, мол, иностранцам
полагается жить в "Метрополе", а вовсе не на частных квартирах...
- Говорю вам, капризен, как черт знает что! - зашептал Коровьев, - ну
не желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у меня сидят, эти
интуристы! - интимно пожаловался Коровьев, тыча пальцем в свою жилистую
шею, - верите ли, всю душу вымотали! Приедет... и или нашпионит, как
последний сукин сын, или же капризами все нервы вымотает: и то ему не
так, и это не так!.. А вашему товариществу, Никанор Иванович,
полнейшая выгода и очевидный профит. А за деньгами он не постоит, -
Коровьев оглянулся, а затем шепнул на ухо председателю: - Миллионер!
В предложении переводчика заключался ясный практический смысл,
предложение было очень солидное, но что-то удивительно несолидное
было и в манере переводчика говорить, и в его одежде, и в этом
омерзительном, никуда не годном пенсне. Вследствие этого что-то неясное
томило душу председателя, и все-таки он решил принять предложение.
Дело в том, что в жилтовариществе был, увы, преизрядный дефицит. К
осени надо было закупать нефть для парового отопления, а на какие
шиши - неизвестно. А с интуристовыми деньгами, пожалуй, можно
было и вывернуться. Но деловой и осторожный Никанор Иванович заявил,
что ему прежде всего придется увязать этот вопрос с интуристским
бюро. - Я понимаю, - вскричал Коровьев, - как же без увязки,
обязательно. Вот вам телефон, Никанор Иванович, и немедленно
увязывайте. А насчет денег не стесняйтесь, - шепотом добавил он,
увлекая председателя в переднюю к телефону, - с кого же взять, как не
с него! Если б вы видели, какая у него вилла в Ницце! Да будущим
летом, как поедете за границу, нарочно заезжайте посмотреть - ахнете!
Дело с интуристским бюро уладилось по телефону с необыкновенной,
поразившей председателя, быстротою. Оказалось, что там уже знают о
намерении господина Воланда жить в частной квартире Лиходеева и против
этого ничуть не возражают. - Ну и чудно! - орал Коровьев.
Несколько ошеломленный его трескотней, председатель заявил, что
жилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру N 50 артисту
Воланду с платой по... - Никанор Иванович замялся немножко и сказал: - По пятьсот рублей в день.
Тут Коровьев окончательно поразил председателя. Воровски подмигнув в
сторону спальни, откуда слышались мягкие прыжки тяжелого кота, он
просипел: - За неделю это выходит, стало быть, три с половиной тысячи?
Никанор Иванович подумал, что он прибавит к этому: "Ну и аппетитик же у
вас, Никанор Иванович!" - но Коровьев сказал совсем другое: - Да разве это сумма! Просите пять, он даст.
Растерянно ухмыльнувшись, Никанор Иванович и сам не заметил, как
оказался у письменного стола, где Коровьев с величайшей
быстротой и ловкостью начертал в двух экземплярах контракт. После
этого он слетал с ним в спальню и вернулся, причем оба
экземпляра оказались уже размашисто подписанными иностранцем.
Подписал контракт и председатель. Тут Коровьев попросил расписочку на
пять... - Прописью, прописью, Никанор Иванович!.. Тысяч
рублей, - и со словами, как-то не идущими к серьезному делу: - Эйн,
цвей, дрей! - выложил председателю пять новеньких банковских пачек.
Произошло подсчитывание, пересыпаемое шуточками и прибаутками
Коровьева, вроде "денежка счет любит", "свой глазок - смотрок" и
прочего такого же. Пересчитав деньги, председатель получил от
Коровьва паспорт иностранца для временной прописки, уложил его, и
контракт, и деньги в портфель, и, как-то не удержавшись, стыдливо
попросил контрамарочку... - О чем разговор! - взревел Коровьев, - сколько вам билетиков, Никанор Иванович, двенадцать, пятнадцать? Ошеломленный председатель пояснил, что контрамарок ему нужна только парочка, ему и Пелагее Антоновне, его супруге.
Коровьев тут же выхватил блокнот и лихо выписал Никанору Ивановичу
контрамарочку на две персоны в первом ряду. И эту контрамарочку
переводчик левой рукой ловко всучил Никанору Ивановичу, а правой
вложил в другую руку председателя толстую хрустнувшую пачку.
Метнув на нее взгляд, Никанор Иванович густо покраснел и стал ее
отпихивать от себя. - Этого не полагается... - бормотал он.
- И слушать не стану, - зашипел в самое ухо его Коровьев, - у нас не
полагается, а у иностранцев полагается. Вы его обидите, Никанор
Иванович, а это неудобно. Вы трудились... - Строго преследуется, - тихо-претихо прошептал председатель и оглянулся. - А где же свидетели? - шепнул в другое ухо Коровьев, - я вас спрашиваю, где они? Что вы?
И тут случилось, как утверждал впоследствии председатель, чудо: пачка
сама вползла к нему в портфель. А затем председатель, какой-то
расслабленный и даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей
бушевал у него в голове. Тут вертелась и вилла в Ницце, и
дрессированный кот, и мысль о том, что свидетелей действительно не
было, и что Пелагея Антоновна обрадуется контрамарке. Это были
бессвязные мысли, но в общем приятные. И тем не менее где-то какая-то
иголочка в самой глубине души покалывала председателя. Это была
иголочка беспокойства. Кроме того, тут же на лестнице председателя, как
удар, хватила мысль: "А как же попал в кабинет переводчик, если на
дверях была печать?! И как он, Никанор Иванович, об этом не
спросил?" Некоторое время председатель, как баран, смотрел на
ступеньки лестницы, но потом решил плюнуть на это и не мучить себя
замысловатым вопросом. Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донесся низкий голос: - Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил? - Мессир, вам стоит это приказать!.. - отозвался откуда-то Коровьев, но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом.
И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел там
номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку: -
Алло! Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтоварищества
дома номер триста два-бис по Садовой, Никанор Иванович Босой,
спекулирует валютой. В данный момент в его квартире номер тридцать
пять в вентиляции, в уборной, в газетной бумаге четыреста долларов.
Говорит жилец означенного дома из квартиры номер одиннадцать
Тимофей Квасцов. Но заклинаю держать в тайне мое имя. Опасаюсь мести
вышеизложенного председателя. И повесил трубку, подлец.
Что дальше происходило в квартире N 50, неизвестно, но известно, что
происходило у Никанора Ивановича. Запершись у себя в уборной на
крючок, он вытащил из портфеля пачку, навязанную переводчиком, и
убедился в том, что в ней четыреста рублей. Эту пачку Никанор Иванович
завернул в обрывок газеты и засунул в вентиляционный ход.
Через пять минут председатель сидел за столом в своей маленькой
столовой. Супруга его принесла из кухни аккуратно нарезанную
селедочку, густо посыпанную зеленым луком. Никанор Иванович налил
лафитничек, выпил, налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска
селедки... и в это время позвонили, а Пелагея Антоновна внесла
дымящуюся кастрюлю, при одном взгляде на которую сразу можно было
догадаться, что в ней, в гуще огненного борща, находится то, чего
вкуснее нет в мире, - мозговая кость. Проглотив слюну, Никанор Иванович заворчал, как пес:
- А чтоб вам провалиться! Поесть не дадут. Не пускай никого, меня
нету, нету. Насчет квартиры скажи, чтобы перестали трепаться. Через
неделю будет заседание... Супруга побежала в переднюю, а
Никанор Иванович разливательной ложкой поволок из огнедышащего озера -
ее, кость, треснувшую вдоль. И в эту минуту в столовую вошли двое
граждан, а с ними почему-то очень бледная Пелагея Антоновна. При
взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович и поднялся. - Где сортир? - озабоченно спросил первый, который был в белой косоворотке. На обеденном столе что-то стукнуло (это Никанор Иванович уронил ложку на клеенку). - Здесь, здесь, - скороговоркой ответила Пелагея Антоновна. И пришедшие немедленно устремились в коридор.
- А в чем дело? - тихо спросил Никанор Иванович, следуя за
пришедшими, - у нас ничего такого в квартире не может быть... А у
вас документики... я извиняюсь... Первый на ходу показал
Никанору Ивановичу документик, а второй в эту же минуту оказался
стоящим на табуретке в уборной, с рукою, засунутой в
вентиляционный ход. В глазах у Никанора Ивановича потемнело, газету
сняли, но в пачке оказались не рубли, а неизвестные деньги, не то
синие, не то зеленые, и с изображением какого-то старика. Впрочем,
все это Никанор Иванович разглядел неясно, перед глазами у него плавали какие-то пятна. - Доллары в вентиляции, - задумчиво сказал первый и спросил Никанора Ивановича мягко и вежливо: - Ваш пакетик? - Нет! - ответил Никанор Иванович страшным голосом, - подбросили враги! - Это бывает, - согласился тот, первый, и опять-таки мягко добавил: - Ну что же, надо остальные сдавать. - Нету у меня! Нету, богом клянусь, никогда в руках не держал! - отчаянно вскричал председатель. Он кинулся к комоду, с грохотом вытащил ящик, а из него портфель, бессвязно при этом выкрикивая: - Вот контракт... переводчик-гад подбросил... Коровьев... в пенсне!
Он открыл портфель, глянул в него, сунул в него руку, посинел лицом и
уронил портфель в борщ. В портфеле ничего не было: ни Степиного
письма, ни контракта, ни иностранцева паспорта, ни денег, ни
контрамарки. Словом, ничего, кроме складного метра. - Товариши! - неистово закричал председатель, - держите их! У нас в доме нечистая сила! И тут же неизвестно что померещилось Пелагее Антоновне, но только она, всплеснув руками, вскричала: - Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет! С глазами, налитыми кровью, Никанор Иванович занес кулаки над головой жены, хрипя: - У, дура проклятая! Тут он ослабел и опустился на стул, очевидно, решив покориться неизбежному.
В это время Тимофей Кондратьевич Квасцов на площадке лестницы припадал
к замочной скважине в дверях квартиры председателя то ухом, то
глазом, изнывая от любопытства. Через пять минут жильцы
дома, находившиеся во дворе, видели, как председатель в
сопровождении еще двух лиц проследовал прямо к воротам дома.
Рассказывали, что на Никаноре Ивановиче лица не было, что он
пошатывался, проходя, как пьяный, и что-то бормотал. А еще
через час неизвестный гражданин явился в квартиру номер
одиннадцать, как раз в то время, когда Тимофей Кондратьевич
рассказывал другим жильцам, захлебываясь от удовольствия, о
том, как замели председателя, пальцем выманил из кухни Тимофея
Кондратьевича в переднюю, что-то ему сказал и вместе с ним пропал.
