Бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный майским солнцем, помутнел, размазался и растворился.
Вода сплошной пеленой валила за окном. В небе то и дело вспыхивали
нити, небо лопалось, комнату больного заливало трепетным пугающим
светом. Иван тихо плакал, сидя на кровати и глядя на мутную,
кипящую в пузырях реку. При каждом ударе грома он жалобно вскрикивал
и закрывал лицо руками. Исписанные Иваном листки валялись на полу;
их сдуло ветром, влетевшим в комнату перед началом грозы.
Попытки поэта сочинить заявление насчет страшного консультанта не
привели ни к чему. Лишь только он получил от толстой фельдшерицы,
которую звали Прасковьей Федоровной, огрызок карандаша и бумагу, он
деловито потер руки и торопливо пристроился к столику. Начало он вывел
довольно бойко: "В милицию. Члена МАССОЛИТа Ивана
Николаевича Бездомного. Заявление. Вчера вечером я пришел с покойным
М. А. Берлиозом на Патриаршие пруды..." И сразу поэт запутался,
главным образом из-за слова "покойным". С места выходила какая-то
безлепица: как это так - пришел с покойным? Не ходят покойники!
Действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут! Подумав
так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло
следующее: "...с М. А. Берлиозом, впоследствии покойным...". И
это не удовлетворило автора. Пришлось применить третью редакцию, а та
оказалась еще хуже первых двух: "...Берлиозом, который попал под
трамвай..." - а здесь еще прицепился этот никому не известный
композитор-однофамилец, и пришлось вписать: "...не композитором..."
Намучавшись с этими двумя Берлиозами, Иван все зачеркнул и решил начать
сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь
внимание читающего, и написал, что кот садился в трамвай, а потом
вернулся к эпизоду с отрезанной головой. Голова и предсказание
консультанта привели его к мысли о Понтии Пилате, и для вящей
убедительности Иван решил весь рассказ о прокураторе изложить
полностью с того самого момента, как тот в белом плаще с кровавым
подбоем вышел в колоннаду иродова дворца. Иван работал усердно
и перечеркивал написанное, и вставлял новые слова, и даже попытался
нарисовать Понтия Пилата, а затем кота на задних лапах. Но и рисунки
не помогли, и чем дальше - тем путанее и непонятнее становилось
заявление поэта. К тому времени, как появилась издалека
пугающая туча с дымящимися краями и накрыла бор и дунул ветер, Иван
почувствовал, что обессилел, что с заявлением ему не совладать, не
стал поднимать разлетевшихся листков и тихо и горько заплакал.
Добродушная фельдшерица Прасковья Федоровна навестила поэта во время
грозы, встревожилась, видя, что он плачет, закрыла штору, чтобы
молнии не пугали больного, листки подняла с полу и с ними побежала за
врачом. Тот явился, сделал укол в руку Ивана и уверил его,
что он больше плакать не будет, что теперь все пройдет, все изменится
и все забудется. Врач оказался прав. Вскоре заречный бор стал
прежним. Он вырисовался до последнего дерева под небом, рассчистившимся
до прежней полной голубизны, а река успокоилась. Тоска начала
покидать Ивана тотчас после укола, и теперь поэт лежал спокойно и
глядел на радугу, раскинувшуюся по небу. Так продолжалось до вечера, и он даже не заметил, как радуга растаяла и как загрустило и полиняло небо, как почернел бор.
Напившись горячего молока, Иван опять прилег и сам подивился тому, как
изменились его мысли. Как-то смягчился в памяти проклятый бесовский
кот, не пугала более отрезанная голова, и, покинув мысль о ней, стал
размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что
Стравинский умница и знаменитость и что иметь с ним дело чрезвычайно
приятно. Вечерний воздух к тому же и сладостен и свеж после грозы.
Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли матовые белые лампы, и
вместо них согласно распорядку зажглись слабые голубые ночники, и все
реже за дверями слышались осторожные шажки фельдшериц на резиновых
половиках коридора. Теперь Иван лежал в сладкой истоме и
поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую с потолка смягченный
свет, то на луну, выходящую из-за черного бора, и беседовал сам с
собою. - Почему, собственно, я так взволновался из-за того, что
Берлиоз попал под трамвай? - рассуждал поэт. - В конечном счете, ну его
в болото! Кто я, в самом деле, кум ему или сват? Если как следует
провентилировать этот вопрос, выходит, что я, в сущности, даже и не
знал как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно?
Да ничего, кроме того, что он был лыс и красноречив до ужаса. И
далее, граждане, - продолжал свою речь Иван, обращаясь к кому-то, -
разберемся вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого
загадочного консультанта, мага и профессора с пустым и черным
глазом? К чему вся нелепая погоня за ним в подштанниках и со свечкой в руках, а затем и дикая Петрушка в ресторане?
- Но-но-но, - вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над
ухом, прежний Иван Ивану новому, - про то, что голову Берлиозу-то
отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?
- О чем, товарищи, разговор! - возражал новый Иван ветхому, прежнему
Ивану, - что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку. Он
личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то
самое интересное и есть! Человек лично был знаком с Понтием Пилатом,
чего же вам еще интереснее надобно? И вместо того, чтобы поднимать
глупейшую бузу на Патриарших, не умнее ли было бы вежливо расспросить о
том, что было далее с Пилатом и этим арестованным Га-Ноцри? А
я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие -
редактора журнала задавило! Да что от этого, журнал, что ли,
закроется? Ну, что ж поделаешь: человек смертен и, как справедливо
сказано было, внезапно смертен. Ну, царство небесное ему! Ну, будет
другой редактор и даже, может быть, еще красноречивее прежнего. Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана: - Так кто же я такой выхожу в этом случае? - Дурак! - отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.
Иван, почему-то не обидевшись на слово "дурак", но даже приятно
изумившись ему, усмехнулся и в полусне затих. Сон крался к Ивану,
и уж померещилась ему и пальма на слоновой ноге, и кот прошел
мимо - не страшный, а веселый, и, словом, вот-вот накроет сон Ивана,
как вдруг решетка беззвучно поехала в сторону, и на балконе
возникла таинственная фигура, прячущаяся от лунного света, и погрозила
Ивану пальцем. Иван без всякого испуга приподнялся на кровати и
увидел, что на балконе находится мужчина. И этот мужчина, прижимая
палец к губам, прошептал: - Тссс!
