- Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, - сказал профессор. Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер.
Вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по ней, и
слышался плеск весла и смешки какой-то гражданки в лодочке. В
аллеях на скамейках появилась публика, но опять-таки на всех трех
сторонах квадрата, кроме той, где были наши собеседники.
Небо
над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в
высоте полная луна, но еще не золотая, а белая. Дышать стало гораздо
легче, и голоса под липами звучали мягче, по-вечернему. "Как
же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. -
подумал Бездомный в изумлении, - ведь вот уже и вечер! А может, это и
не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?"
Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе придется
допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу, потому что тот
сказал, внимательно всматриваясь в лицо иностранца: - Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами. - Помилуйте, - снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, - уж
кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано
в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем
ссылаться на евангелия как на исторический источник... - он еще раз
усмехнулся, и Берлиоз осекся, потому что буквально то же самое он
говорил Бездомному, идя с тем по Бронной к Патриаршим прудам. -
Это так, - заметил Берлиоз, - но боюсь, что никто не может
подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом
деле. - О нет! Это может кто подтвердить! - начиная
говорить ломаным языком, чрезвычайно уверенно ответил профессор и
неожиданно таинственно поманил обоих приятелей к себе поближе.
Те наклонились к нему с обеих сторон, и он сказал, но уже без всякого
акцента, который у него, черт знает почему, то пропадал, то появлялся:
- Дело в том... - тут профессор пугливо оглянулся и заговорил
шепотом, - что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе
был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на
помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас -
никому ни слова и полный секрет!.. Тсс! Наступило молчание, и Берлиоз побледнел. - Вы... вы сколько времени в Москве? - дрогнувшим голосом спросил он.
- А я только что сию минуту приехал в Москву, - растерянно ответил
профессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему как
следует в глаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него
совершенно безумен, а правый - пуст, черен и мертв. "Вот тебе
все и объяснилось! - подумал Берлиоз в смятении, - приехал сумасшедший
немец или только что спятил на Патриарших. Вот так история!"
Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак у покойного
философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и
Аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрублена, и все
прочее - профессор был сумасшедший. Берлиоз тотчас сообразил,
что следует делать. Откинувшись на спинку скамьи, он за спиною
профессора замигал Бездомному, - не противоречь, мол, ему, - но
растерявшийся поэт этих сигналов не понял. - Да, да, да, -
возбужденно говорил Берлиоз, - впрочем, все это возможно! Даже очень
возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому подобное... А вы одни
приехали или с супругой? - Один, один, я всегда один, - горько ответил профессор. - А где же ваши вещи, профессор? - вкрадчиво спрашивал Берлиоз, - в "Метрополе"? Вы где остановились? - Я? Нигде, - ответил полоумный немец, тоскливо и дико блуждая зеленым глазом по Патриаршим прудам. - Как? А... где же вы будете жить? - В вашей квартире, - вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул.
- Я... я очень рад, - забормотал Берлиоз, - но, право, у меня вам
будет неудобно... А в "Метрополе" чудесные номера, это
первоклассная гостиница... - А дьявола тоже нет? - вдруг весело осведомился больной у Ивана Николаевича. - И дьявола... - Не противоречь! - одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за спину профессора и гримасничая.
- Нету никакого дьявола! - растерявшись от всей этой муры, вскричал
Иван Николаевич не то, что нужно, - вот наказание! Перестаньте
вы психовать.
Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящих выпорхнул воробей.
- Ну, уж это положительно интересно, - трясясь от хохота проговорил
профессор, - что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет! -
он перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной
болезни, после хохота впал в другую крайность - раздражился и
крикнул сурово: - Так, стало быть, так-таки и нету? -
Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, - бормотал
Берлиоз, опасаясь волновать больного, - вы посидите минуточку
здесь с товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по
телефону, а потом мы вас проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете
города... План Берлиоза следует признать правильным: нужно
было добежать до ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро
иностранцев о том, что вот, мол, приезжий из-за границы
консультант сидит на Патриарших прудах в состоянии явно
ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то получается
какая-то неприятная чепуха. - Позвонить? Ну что же,
позвоните, - печально согласился больной и вдруг страстно попросил: -
Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует!
О большем я уж вас и не прошу. Имейте в виду, что на это существует
седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно сейчас будет
предъявлено. - Хорошо, хорошо, - фальшиво-ласково говорил
Берлиоз и, подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не
улыбалась мысль караулить сумасшедшего немца, устремился к тому
выходу с Патриарших, что находится на углу Бронной и Ермолаевского
переулка. А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел. - Михаил Александрович! - крикнул он вдогонку Берлиозу.
Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его имя и
отчество известны профессору также из каких-нибудь газет. А
профессор прокричал, сложив руки рупором: - Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?
И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о
существовании Киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж
наверно, ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как
документы эти липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить,
звонить! Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят! И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше.
Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся
в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца
вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не
воздушный, а обыкновенный, плотский, и в начинающихся сумерках
Берлиоз отчетливо разглядел, что усишки у него, как куриные перья,
глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брючки клетчатые,
подтянутые настолько, что видны грязные белые носки.
Михаил
Александрович так и попятился, но утешил себя тем соображением, что это
глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размышлять.
- Турникет ищете, гражданин? - треснувшим тенором осведомился
клетчатый тип, - сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете куда надо. С вас
бы за указание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! -
кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский свой картузик.
Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента, подбежал к
турникету и взялся за него рукой. Повернув его, он уже собирался
шагнуть на рельсы, как в лицо ему брызнул красный и белый свет:
загорелась в стеклянном ящике надпись "Берегись трамвая!".
Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивающий по новопроложенной линии
с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую, он
внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал.
Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку,
переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тотчас рука его
скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по
булыжнику, откосом сходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и
Берлиоза выбросило на рельсы. Стараясь за что-нибудь
ухватиться, Берлиоз упал навзничь, несильно ударившись затылком о
булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа или слева - он уже не
сообразил, - позлащенную луну. Он успел повернуться на бок, бешеным
движением в тот же миг подтянув ноги к животу, и, повернувшись,
разглядел несущееся на него с неудержимой силой совершенно белое от
ужаса лицо женщины-вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не
вскрикнул, но вокруг него отчаянными женскими голосами завизжала
вся улица. Вожатая рванула электрический тормоз, вагон сел носом в
землю, после этого мгновенно подпрыгнул, и с грохотом и звоном из
окон полетели стекла. Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул -
"Неужели?.." Еще раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже
разваливаясь на куски, и затем стало темно. Трамвай накрыл
Берлиоза, и под решетку Патриаршей аллеи выбросило на булыжный
откос круглый темный предмет. Скатившись с этого откоса, он
запрыгал по булыжникам Бронной. Это была отрезанная голова Берлиоза.