Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то есть около
половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу
Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна.
Некоторое время он соображал, каким это образом он попал в
неизвестную комнату с белыми стенами, с удивительным ночным
столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за которой
чувствовалось солнце. Иван тряхнул головой, убедился в том, что
она не болит, и вспомнил, что он находится в лечебнице. Эта мысль
потянула за собою воспоминание о гибели Берлиоза, но сегодня оно не
вызвало у Ивана сильного потрясения. Выспавшись, Иван Николаевич стал
поспокойнее и соображать начал яснее. Полежав некоторое время
неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной кровати, Иван
увидел кнопку звонка рядом с собою. По привычке трогать
предметы без надобности, Иван нажал ее. Он ожидал какого-то звона
или явления вслед за нажатием кнопки, но произошло совсем
другое. В ногах Ивановой постели загорелся матовый цилиндр, на
котором было написано: "Пить". Постояв некоторое время, цилиндр
начал вращаться до тех пор, пока не выскочила надпись: "Няня".
Само собою разумеется, что хитроумный цилиндр поразил Ивана.
Надпись "Няня" сменилась надписью "Вызовите доктора". - Гм... -
молвил Иван, не зная, что делать с этим цилиндром дальше. Но тут
повезло случайно: Иван нажал кнопку второй раз на слове
"Фельдшерица". Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановился, потух,
и в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате
и сказала Ивану: - Доброе утро! Иван не ответил,
так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В
самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да еще делают
вид, что это так и нужно! Женщина же тем временем, не теряя
благодушного выражения лица, при помощи одного нажима кнопки,
увела штору вверх, и в комнату через широкопетлистую и легкую
решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся
балкон, за ним берег извивающейся реки и на другом ее берегу -
веселый сосновый бор. - Пожалуйте ванну брать, - пригласила
женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за
которой оказалось ванное отделение и прекрасно оборудованная уборная.
Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя,
как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с
иронией: - Ишь ты! Как в "Метрополе"! - О нет, - с
гордостью ответила женщина, - гораздо лучше. Такого оборудования нет
нигде и за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать
нашу клинику. У нас каждый день интуристы бывают. При слове "интурист" Ивану тотчас же вспомнился вчерашний консультант. Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:
- Интуристы... До чего же вы все интуристов обожаете! А среди них,
между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким
познакомился, что любо-дорого! И чуть было не начал
рассказывать про Понтия Пилата, но сдержался, понимая, что женщине эти
рассказы ни к чему, что все равно помочь она ему не может.
Вымытому Ивану Николаевичу тут же было выдано решительно все, что
необходимо мужчине после ванны: выглаженная рубашка, кальсоны,
носки. Но этого мало: отворив дверь шкафика, женщина указала внутрь
его и спросила: - Что желаете надеть - халатик или пижамку?
Прикрепленный к новому жилищу насильственно, Иван едва руками не
всплеснул от развязности женщины и молча ткнул пальцем в пижаму из
пунцовой байки. После этого Ивана Николаевича повели по
пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров
кабинет. Иван, решив относиться ко всему, что есть в этом на диво
оборудованном здании, с иронией, тут же мысленно окрестил кабинет
"фабрикой-кухней". И было за что. Здесь стояли шкафы и
стеклянные шкафики с блестящими никелированными инструментами.
Были кресла необыкновенно сложного устройства, какие-то пузатые
лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и газовые горелки, и
электрические провода, и совершенно никому не известные приборы.
В кабинете за Ивана принялись трое - две женщины и один мужчина, все в
белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явною целью
кое-что у него повыспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед
ним было три пути. Чрезвычайно соблазнял первый: кинуться на эти
лампы и замысловатые вещицы, и всех их к чертовой бабушке перебить и
таким образом выразить свой протест за то, что он задержан зря. Но
сегодняшний Иван уже значительно отличался от Ивана вчерашнего, и
первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, они укоренятся
в мысли, что он буйный сумасшедший. Поэтому первый путь Иван
отринул. Был второй: немедленно начать повествование о консультанте
и Понтии Пилате. Однако вчерашний опыт показал, что этому рассказу
не верят или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от
этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом
молчании. Полностью этого осуществить не удалось и,
волей-неволей, пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд
вопросов. И у Ивана выспросили решительно все насчет его
прошлой жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиною, лет
пятнадцать тому назад. Исписав за Иваном целую страницу,
перевернули ее, и женщина в белом перешла к расспросам о
родственниках Ивана. Началась какая-то канитель: кто умер, когда
да отчего, не пил ли, не болел ли венерическими болезнями, и все в
таком же роде. В заключение попросили рассказать о вчерашнем
происшествии на Патриарших прудах, но очень не приставали,
сообщению о Понтии Пилате не удивлялись. Тут женщина
уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него по-иному и ни о чем уже
не расспрашивал. Он измерил температуру Иванова тела, посчитал пульс,
посмотрел Ивану в глаза, светя в них какою-то лампой. Затем на помощь
мужчине пришла другая женщина, и Ивана кололи, но не больно, чем-то в
спину, рисовали у него ручкой молоточка какие-то знаки на коже
груди, стучали молоточками по коленям, отчего ноги Ивана подпрыгивали,
кололи палец и брали из него кровь, кололи в локтевом сгибе, надевали
на руки какие-то резиновые браслеты... Иван только горько
усмехался про себя и размышлял о том, как все это глупо и странно
получилось. Подумать только! Хотел предупредить всех об опасности,
грозящей от неизвестного консультанта, собирался его изловить, а
добился только того, что попал в какой-то таинственный кабинет затем,
чтобы рассказывать всякую чушь про дядю Федора, пившего в
Вологде запоем. Нестерпимо глупо! Наконец Ивана отпустили.
Он был препровожден обратно в свою комнату, где получил чашку кофе,
два яйца в смятку и белый хлеб с маслом. Съев и выпив все
предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в этом
учреждении и уж у этого главного добиться и внимания к себе, и
справедливости. И он дождался его, и очень скоро после
своего завтрака. Неожиданно открылась дверь в комнату Ивана, и в
нее вошло множество народа в белых халатах. Впереди всех шел
тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти, с приятными,
но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита
оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому
очень торжественным. "Как Понтий Пилат!" - подумалось Ивану. Да, это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять. - Доктор Стравинский, - представился усевшийся Ивану и поглядел на него дружелюбно.
- Вот, Александр Николаевич, - негромко сказал кто-то в опрятной
бородке и подал главному кругом исписанный Иванов лист. "Целое
дело сшили!" - подумал Иван. А главный привычными глазами
пробежал лист, пробормотал: "Угу, угу..." И обменялся с
окружающими несколькими фразами на малоизвестном языке. "И
по-латыни, как Пилат, говорит..." - печально подумал Иван. Тут одно
слово заставило его вздрогнуть, и это было слово "шизофрения" - увы,
уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших прудах,
а сегодня повторенное здесь профессором Стравинским. "И ведь это знал!" - тревожно подумал Иван.
Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем и
радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это
словами "Славно, славно...". - Славно! - сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану: - Вы - поэт?
- Поэт, - мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то
необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же
собственные его стихи показались почему-то неприятными. Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского: - Вы - профессор? На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову. - И вы - здесь главный? - продолжал Иван. Стравинский и на это поклонился. - Мне с вами нужно поговорить, - многозначительно сказал Иван Николаевич. - Я для этого и пришел, - отозвался Стравинский.
- Дело вот в чем, - начал Иван, чувствуя, что настал его час, - меня в
сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!.. - О
нет, мы выслушаем вас очень внимательно, - серьезно и
успокоительно сказал Стравинский, - и в сумасшедшие вас рядить ни в
коем случае не позволим. - Так слушайте же: вчера вечером я
на Патриарших прудах встретился с таинственною личностью, иностранцем
не иностранцем, который заранее знал о смерти Берлиоза и лично видел
Понтия Пилата. Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта. - Пилата? Пилат, это - который жил при Иисусе Христе? - щурясь на Ивана, спросил Стравинский. - Тот самый. - Ага, - сказал Стравинский, - а этот Берлиоз погиб под трамваем? - Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших, причем этот самый загадочный гражданин... - Знакомый Понтия Пилата? - спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.
- Именно он, - подтвердил Иван, изучая Стравинского, - так вот он
сказал заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло... А
он и поскользнулся как раз на этом месте! Как вам это
понравится? - многозначительно осведомился Иван, надеясь произвести
большой эффект своими словами. Но эффекта не последовало, и Стравинский очень просто задал следующий вопрос: - А кто же эта Аннушка? Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.
- Аннушка здесь совершенно не важна, - проговорил он, нервничая, -
черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А
важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном
масле! Вы меня понимаете? - Отлично понимаю, - серьезно ответил Стравинский и, коснувшись колена поэта, добавил: - Не волнуйтесь и продолжайте.
- Продолжаю, - сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и
зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему, - так
вот, этот страшный тип, а он врет, что он консультант,
обладает какою-то необыкновенной силой... Например, за ним
погонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще парочка, и
тоже хороша, но в своем роде: какой-то длинный в битых стеклах
и, кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно ездящий
в трамвае. Кроме того, - никем не перебиваемый Иван говорил все с
большим жаром и убедительностью, - он лично был на балконе у Понтия
Пилата, в чем нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед. - Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? - спросил Стравинский.
"Он умен, - подумал Иван, - надо признаться, что среди интеллигентов
тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!" - и ответил:
- Совершенно правильно! И как же не добиваться, вы подумайте сами! А
между тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне
купают, про дядю Федю чего-то расспрашивают!.. А его уж давно на
свете нет! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили. - Ну
что же, славно, славно! - отозвался Стравинский, - вот все и
выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице
человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если
вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак,
вы нормальны? Тут наступила полная тишина, и толстая женщина,
утром ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора,
а Иван еще раз подумал: "Положительно умен". Предложение
профессора ему очень понравилось, однако прежде чем ответить, он
очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо: - Я - нормален.
- Ну вот и славно, - облегченно воскликнул Стравинский, - а если
так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, -
тут он повернулся, и ему немедленно подали иванов лист. - В поисках
неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый
Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия, - тут
Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то
на Ивана, - повесили на грудь иконку. Было? - Было, - хмуро согласился Иван.
- Сорвались с забора, повредили лицо? Так? Явились в ресторан с
зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили
кого-то. Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы звонили в
милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали попытку
выброситься из окна. Так? Спрашивается: возможно ли, действуя
таким образом, кого-либо поймать или арестовать? И если вы
человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете
уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда вы направитесь
отсюда? - Конечно, в милицию, - ответил Иван уже не так твердо и немного теряясь под взглядом профессора. - Непосредственно отсюда? - Угу. - А на квартиру к себе не заедете? - быстро спросил Стравинский. - Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он улизнет! - Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь? - Про Понтия Пилата, - ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись сумрачной дымкой.
- Ну, вот и славно! - воскликнул покоренный Стравинский и,
обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: - Федор
Васильевич, выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город.
Но эту комнату не занимать, постельное белье можно не менять.
Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что же, -
обратился он к поэту, - успеха я вам желать не буду, потому что в
успех этот ни на йоту не верю. До скорого свидания! - и он встал, а
свита его шевельнулась. - На каком основании я опять буду здесь? - тревожно спросил Иван.
Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся опять и заговорил:
- На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в милицию и
скажете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия Пилата, -
как моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой
комнате. - При чем здесь кальсоны? - растерянно оглядываясь, спросил Иван.
- Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное же
белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы были
к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не
собирались, хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат... И
дело готово! Тут что-то странное случилось с Иваном
Николаевичем. Его воля как будто раскололась, и он почувствовал, что
слаб, что нуждается в совете. - Так что же делать? - спросил он на этот раз уже робко.
- Ну вот и славно! - отозвался Стравинский, - это резоннейший
вопрос. Теперь я скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера
кто-то вас сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пилата и
прочими вещами. И вот вы, разнервничавшийся, издерганный
человек, пошли по городу, рассказывая про Понтия Пилата. Совершенно
естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше спасение сейчас
только в одном - в полном покое. И вам непременно нужно остаться здесь. - Но его необходимо поймать! - уже моляще воскликнул Иван.
- Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши
подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет
проще, как переслать ваше заявление куда следует, и если, как вы
полагаете, мы имеем дело с преступником, все это выяснится очень скоро.
Но только одно условие: не напрягайте головы и старайтесь поменьше
думать о Понтии Пилате. Мало ли чего можно рассказать! Не всему надо
верить. - Понял! - решительно заявил Иван, - прошу выдать мне бумагу и перо.
- Выдайте бумагу и коротенький карандаш, - приказал Стравинский
толстой женщине, а Ивану сказал так: - Но сегодня советую не писать. - Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня, - встревоженно вскричал Иван. - Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, выйдет завтра. - Он уйдет!
- О нет, - уверенно возразил Стравинский, - он никуда не уйдет,
ручаюсь вам. И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без
этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? - вдруг
многозначительно спросил Стравинский и завладел обеими руками Ивана
Николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор глядя в глаза Ивану,
повторял: - Вам здесь помогут... Вы слышите меня?.. Вам здесь
помогут... вам здесь помогут... Вы получите облегчение. Здесь тихо,
все спокойно. Вам здесь помогут... Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось. - Да, да, - тихо сказал он.
- Ну вот и славно! - по своему обыкновению заключил беседу
Стравинский и поднялся, - до свиданья! - он пожал руку Ивану и,
уже выходя, повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал: - Да, а
кислород попробуйте... и ванны. Через несколько мгновений
перед Иваном не было ни Стравинского, ни свиты. За сеткой в
окне, в полуденном солнце, красовался радостный и весенний бор на
другом берегу реки, а поближе сверкала река.