Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью пробежал к воротам и навсегда покинул чертов дом № 302-бис. Превосходно известно, что с ним было дальше. Вырвавшись из подворотни, буфетчик диковато оглянулся, как будто что-то ища. Через минуту он был на другой стороне улицы в аптеке. Лишь только он произнес слова: "Скажите, пожалуйста..." - как женщина за прилавком воскликнула: - Гражданин! У вас же вся голова изрезана!.. Минут через пять буфетчик был перевязан марлей, узнал, что лучшими
специалистами по болезни печени считаются профессора Бернадский и Кузьмин, спросил, кто ближе, загорелся от радости, когда узнал, что Кузьмин живет буквально через двор в маленьком беленьком особнячке, и
минуты через две был в этом особнячке. Помещеньице было старинное,
но очень, очень уютное. Запомнилось буфетчику, что первой попалась ему на глаза старенькая нянька, которая хотела взять у него шляпу, но
так как шляпы у него не оказалось, то нянька, жуя пустым ртом, куда-то
ушла. Вместо нее оказалась у зеркала и, кажется, под какой-то
аркой, женщина средних лет и тут же сказала, что можно записаться
только на девятнадцатое, не раньше. Буфетчик сразу смекнул, в чем
спасение. Заглянув угасающим глазом за арку, где в какой-то явной
передней дожидались три человека, он шепнул: - Смертельно больной... Женщина недоуменно поглядела на забинтованную голову буфетчика, поколебалась, сказала: - Ну что же... - и пропустила буфетчика за арку. В то же мгновенье противоположная дверь открылась, в ней блеснуло золотое пенсне, женщина в халате сказала: - Граждане, этот больной пойдет вне очереди.
И не успел буфетчик оглянуться, как он оказался в кабинете профессора
Кузьмина. Ничего страшного, торжественного и медицинского не было в
этой продолговатой комнате. - Что с вами? - спросил приятным голосом профессор Кузьмин и несколько тревожно поглядел на забинтованную голову.
- Сейчас из достоверных рук узнал, - ответил буфетчик, одичало
поглядывая на какую-то фотографическую группу за стеклом, - что в
феврале будущего года умру от рака печени. Умоляю остановить. Профессор Кузьмин как сидел, так и откинулся на кожаную готическую спинку кресла. - Простите, не понимаю вас... вы что, были у врача? Почему у вас голова забинтована?
- Какого там врача?... Видели бы вы этого врача!.. - Он вдруг
застучал зубами. - А на голову не обращайте внимания, не имеет
отношения, - ответил буфетчик, - на голову плюньте, она здесь ни при
чем. Рак печени, прошу остановить. - Да позвольте, кто вам сказал? - Верьте ему, - пламенно попросил буфетчик, - уж он знает.
- Ничего не понимаю, - пожимая плечами и отъезжая с креслом от стола,
говорил профессор. - Как же он может знать, когда вы помрете. Тем
более, что он не врач! - В четвертой палате, - ответил буфетчик.
Тут профессор посмотрел на своего пациента, на его голову, на сырые
брюки и подумал: "Вот еще не хватало! Сумасшедший!" Спросил: - Вы пьете водку? - Никогда не прикасался, - ответил буфетчик.
Через минуту он был раздет, лежал на холодной клеенчатой кушетке, и
профессор мял его живот. Тут, надо сказать, буфетчик значительно
повеселел. Профессор категорически утверждал, что сейчас, по
крайней мере в данный момент, никаких признаков рака у буфетчика
нет. Но что раз так... раз он боится и какой-то шарлатан его
напугал, то нужно сделать все анализы... Профессор строчил на
листках бумаги, объясняя, куда пойти, что отнести. Кроме того, дал
записку к профессору-невропатологу Буре, объясняя буфетчику, что нервы
у него в полном беспорядке. - Сколько вам платить, профессор? - нежным и дрожащим голосом спросил буфетчик, вытаскивая толстый бумажник. - Сколько хотите, - отрывисто и сухо ответил профессор.
Буфетчик вынул тридцать рублей и выложил их на сверх стол, а затем
неожиданно мягко, как будто бы кошачьей лапкой оперируя, положил
червонцев звякнувший столбик в газетной бумажке. - А это что такое? - спросил Кузьмин и подкрутил ус. - Не брезгуйте, гражданин профессор, - прошептал буфетчик, - умоляю - остановите рак.
- Уберите сейчас же ваше золото, - сказал профессор, гордясь собой, -
вы бы лучше за нервами смотрели. Завтра же дайте мочу на анализ, не
пейте много чаю и ешьте без соли совершенно. - Даже суп не солить? - спросил буфетчик. - Ничего не солить, - приказал Кузьмин. - Эхх!.. - тоскливо воскликнул буфетчик, умиленно глядя на профессора, забирая десятки и задом пятясь к двери.
Больных в тот вечер у профессора было немного, и с приближением сумерек
ушел последний. Снимая халат, профессор глянул на то место, где
буфетчик оставил червонцы, и увидел, что никаких червонцев там
нет, а лежат три этикетки с бутылок "Абрау-Дюрсо". - Черт
знает что такое! - пробормотал Кузьмин, волоча полу халата по полу и
ощупывая бумажки, - он, оказывается, не только шизофреник, но и
жулик! Но я не могу понять, что ему понадобилось от меня? Неужели
записка на анализ мочи? О! Он украл пальто! - и он кинулся в
переднюю, опять-таки в халате на один рукав. - Ксения Никитишна! -
пронзительно закричал он в дверях передней, - посмотрите, пальто целы?
Выяснилось, что все пальто целы. Но зато, когда профессор вернулся к
столу, содрав наконец с себя халат, он как бы врос возле стола в
паркет, приковавшись взглядом к своему столу. На том месте, где
лежали этикетки, сидел черный котенок-сирота с несчастной мордочкой и
мяукал над блюдечком с молоком. - Это что же такое, позвольте?! Это уже... - он почувствовал, как у него похолодел затылок.
На тихий и жалобный крик профессора прибежала Ксения Никитишна и
совершенно его успокоила, сразу сказав, что это, конечно,
кто-нибудь из пациентов подбросил котенка, что это нередко бывает у
профессоров. - Живут, наверно, бедно, - объясняла Ксения Никитишна, - ну, а у вас, конечно... Стали думать и гадать, кто бы мог подбросить. Подозрение пало на старушку с язвой желудка. - Она, конечно, - говорила Ксения Никитишна, - она думает так: мне все равно помирать, а котеночка жалко. - Но позвольте, - закричал Кузьмин, - а что же молоко?! Она тоже принесла? Блюдечко-то?! - Она в пузыречке принесла, здесь налила в блюдечко, - пояснила Ксения Никитишна.
- Во всяком случае, уберите и котенка и блюдечко, - сказал Кузьмин и
сам сопровождал Ксению Никитишну до двери. Когда он вернулся,
обстановка изменилась. Вешая халат на гвоздик, профессор
услыхал во дворе хохот, выглянул, натурально, оторопел. Через двор
пробегала в противоположный флигелек дама в одной рубашке. Профессор
даже знал, как ее зовут, - Марья Александровна. Хохотал мальчишка. - Что такое? - презрительно сказал Кузьмин.
Тут за стенкой, в комнате дочери профессора, заиграл патефон фокстрот
"Аллилуйя", и в то же мгновенье послышалось воробьиное чириканье за
спиной у профессора. Он обернулся и увидел на столе у себя
крупного прыгающего воробья. "Гм... спокойно... - подумал
профессор, - он влетел, когда я отходил от окна. Все в порядке", -
приказал себе профессор, чувствуя, что все в полном беспорядке и,
конечно, главным образом из-за этого воробья. Присмотревшись к
нему, профессор сразу убедился, что этот воробей - не совсем
простой воробей. Паскудный воробушек припадал на левую лапку, явно
кривлялся, волоча ее, работал синкопами, одним словом, -
приплясывал фокстрот под звуки патефона, как пьяный у стойки.
Хамил, как умел, поглядывая на профессора нагло. Рука Кузьмина
легла на телефон, и он собрался позвонить своему однокурснику
Буре, чтобы спросить, что означают такого рода воробушки в шестьдесят
лет, да еще когда вдруг кружится голова? Воробушек же тем
временем сел на подаренную чернильницу, нагадил в нее (я не шучу),
затем взлетел вверх, повис в воздухе, потом с размаху будто
стальным клювом ткнул в стекло фотографии, изображающей
полный университетский выпуск 94-го года, разбил стекло вдребезги
и затем уже улетел в окно. Профессор переменил номер на телефоне и
вместо того, чтобы позвонить Буре, позвонил в бюро пиявок, сказал,
что говорит профессор Кузьмин и что он просит сейчас прислать ему
пиявок на дом. Положив трубку на рычажок, опять-таки
профессор повернулся к столу и тут же испустил вопль. За столом этим
сидела в косынке сестры милосердия женщина с сумочкой с надписью на
ней: "Пиявки". Вопил профессор, вглядевшись в ее рот. Он был мужской,
кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мертвые.
- Денежки я приберу, - мужским басом сказала сестра, - нечего им тут
валяться. - Сгребла птичьей лапой этикетки и стала таять в воздухе.
Прошло два часа. Профессор Кузьмин сидел в спальне на кровати, причем
пиявки висели у него на висках, за ушами и на шее. В ногах у
Кузьмина на шелковом стеганом одеяле сидел седоусый профессор Буре,
соболезнующе глядел на Кузьмина и утешал его, что все это вздор. В
окне уже была ночь. Что дальше происходило диковинного в
Москве в эту ночь, мы не знаем и доискиваться, конечно, не станем,
тем более, что настает пора переходить нам ко второй части этого
правдивого повествования. За мной, читатель!
