- О нет, прокуратор,  - даже откинувшись  от  удивления  в  кресле, ответил Афраний, - простите меня, но это совершенно невероятно!
     - Ах, в этом городе все вероятно!  Я готов спорить,  что через  самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу.
     Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил:
     - Это может быть, прокуратор.
     Прокуратор,  видимо, все не мог расстаться с этим вопросом об  убийстве человека из Кириафа, хотя и так уж все было ясно, и спросил даже с некоторой мечтательностью:
     - А я желал бы видеть, как они убивали его.
     - Убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор, - ответил Афраний, с некоторой иронией поглядывая на прокуратора.
     - Откуда же вы это-то знаете?
     - Благоволите  обратить  внимание на  мешок,  прокуратор, - ответил Афраний,  - я вам  ручаюсь  за то,  что  кровь  Иуды хлынула  волной.  Мне приходилось видеть убитых, прокуратор, на своем веку!
     - Так что он, конечно, не встанет?
     - Нет,  прокуратор,  он встанет,  - ответил,  улыбаясь  философски, Афраний, - когда труба мессии, которого здесь  ожидают, прозвучит  над ним. Но ранее он не встанет!
     - Довольно, Афраний. Этот вопрос ясен. Перейдем к погребению.
     - Казненные погребены, прокуратор.
     - О  Афраний,  отдать вас  под суд было бы преступлением.  Вы достойны высочайшей награды. Как было?
     Афраний  начал  рассказывать  и  рассказал,  что  в то  время,  как  он занимался  делом Иуды,  команда тайной  стражи, руководимая  его помощником, достигла  холма, когда  наступил  вечер. Одного  тела  на  верхушке  она  не обнаружила. Пилат вздрогнул, сказал хрипло:
     - Ах, как же я этого не предвидел!
     - Не  стоит  беспокоиться, прокуратор, - сказал Афраний и  продолжал повествовать: - Тела Дисмаса  и Гестаса  с  выклеванными  хищными  птицами глазами  подняли  и  тотчас  же  бросились  на  поиски  третьего  тела.  Его обнаружили в очень скором времени. Некий человек...
     - Левий  Матвей,  - не вопросительно, а  скорее утвердительно сказал Пилат.
     - Да, прокуратор...
     Левий  Матвей  прятался  в  пещере  на северном склоне  Лысого  Черепа, дожидаясь тьмы. Голое тело Иешуа Га-Ноцри было с ним. Когда  стража  вошла в пещеру с  факелом, Левий  впал в отчаяние и злобу.  Он кричал  о том, что не совершил никакого преступления и что всякий  человек, согласно закону, имеет право   похоронить  казненного  преступника,  если  пожелает.  Левий  Матвей говорил, что не хочет расстаться с этим  телом. Он был возбужден, выкрикивал что-то бессвязное, то просил, то угрожал и проклинал...
     - Его пришлось схватить? - мрачно спросил Пилат.
     - Нет, прокуратор, нет, - очень успокоительно  ответил  Афраний,  - дерзкого безумца удалось успокоить, объяснив, что тело будет погребено.
     Левий,  осмыслив сказанное, утих, но  заявил,  что он никуда не уйдет и желает  участвовать  в погребении.  Он  сказал, что не  уйдет, даже если его начнут убивать, и  даже предлагал для  этой цели хлебный нож, который  был с ним.
     - Его прогнали? - сдавленным голосом спросил Пилат.
     - Нет, прокуратор,  нет.  Мой  помощник  разрешил  ему  участвовать  в погребении.
     - Кто из ваших помощников руководил этим? - спросил Пилат.
     - Толмай, - ответил Афраний и  прибавил в тревоге: - Может быть,  он допустил ошибку?
     - Продолжайте,  - ответил Пилат,  - ошибки не было. Я вообще начинаю немного  теряться, Афраний, я,  по-видимому, имею дело  с человеком, который никогда не делает ошибок. Этот человек - вы.
     Левия Матвея взяли в повозку вместе с телами казненных и часа через два достигли  пустынного ущелья  к  северу  от  Ершалаима. Там  команда, работая посменно, в течение часа выкопала глубокую яму и в ней  похоронила всех трех казненных.
     - Обнаженными?
     - Нет, прокуратор,  - команда взяла с собой для этой цели  хитоны. На пальцы погребаемым  были  надеты кольца. Иешуа с одной  нарезкой,  Дисмасу с двумя и Гестасу с тремя. Яма закрыта, завалена камнями. Опознавательный знак Толмаю известен.
     - Ах, если б я мог предвидеть!  - морщась,  заговорил Пилат. - Ведь мне нужно было бы повидать этого Левия Матвея...
     - Он здесь, прокуратор!
     Пилат, широко  расширив  глаза, глядел некоторое  время на  Афрания,  а потом сказал так:
     - Благодарю  вас за все, что сделано по этому делу. Прошу  вас завтра прислать ко мне  Толмая,  объявив ему  заранее, что я  доволен  им,  а  вас, Афраний, - тут  прокуратор вынул  из кармана  пояса,  лежавшего  на  столе, перстень  и подал  его начальнику тайной службы, - прошу  принять  это  на память.
     Афраний поклонился, молвив:
     - Большая честь, прокуратор.
     - Команде,  производившей погребение, прошу выдать  награды. Сыщикам, упустившим  Иуду,  выговор.  А  Левия  Матвея   сейчас  ко  мне.  Мне  нужны подробности по делу Иешуа.
     - Слушаю, прокуратор, - ответил Афраний и стал отступать и кланяться, а прокуратор хлопнул в ладоши и закричал:
     - Ко мне, сюда! Светильник в колоннаду!
     Афраний уже  уходил в сад, а за спиною Пилата в руках слуг уже мелькали огни. Три светильника  на столе оказались перед прокуратором,  и лунная ночь тотчас отступила в сад, как будто Афраний увел ее с собою. Вместо Афрания на балкон  вступил  неизвестный  маленький  и  тощий человек рядом  с  гигантом кентурионом. Этот второй, поймав взгляд прокуратора, тотчас отступил в сад и скрылся.
     Прокуратор  изучал пришедшего человека жадными  и  немного  испуганными глазами. Так смотрят на того, о ком слышали много, о ком и сами думали и кто наконец появился.
     Пришедший человек, лет под сорок,  был черен, оборван,  покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Словом, он был  очень  непригляден  и скорее всего походил на  городского нищего, каких много толчется на террасах храма или на базарах шумного и грязного Нижнего Города.
     Молчание  продолжалось долго,  и нарушено оно было  странным поведением приведенного к Пилату. Он изменился в лице, шатнулся и, если бы не ухватился грязной рукой за край стола, упал бы.
     - Что с тобой? - спросил его Пилат.
     - Ничего, - ответил Левий Матвей и  сделал такое движение, как  будто что-то проглотил. Тощая, голая, грязная шея его взбухла и опять опала.
     - Что с тобою, отвечай, - повторил Пилат.
     - Я устал, - ответил Левий и мрачно поглядел в пол.
     - Сядь, - молвил Пилат и указал на кресло.
     Левий недоверчиво поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, испуганно покосился на золотые ручки и сел не в кресло, а рядом с ним, на пол.
     - Объясни, почему не сел в кресло? - спросил Пилат.
     - Я грязный, я его запачкаю, - сказал Левий, глядя в землю.
     - Сейчас тебе дадут поесть.
     - Я не хочу есть, - ответил Левий.
     - Зачем же лгать? - спросил тихо Пилат, - ты  ведь не ел целый день, а может быть, и больше. Ну, хорошо, не ешь. Я призвал тебя, чтобы ты показал мне нож, который был у тебя.
     - Солдаты отняли  его у меня, когда  вводили сюда, - сказал Левий и добавил мрачно: - Вы мне  его верните, мне его  надо отдать  хозяину, я его украл.
     - Зачем?
     - Чтобы веревки перерезать, - ответил Левий.
     - Марк! - крикнул прокуратор, и кентурион вступил под колонны. - Нож его мне дайте.
     Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязный хлебный нож и подал его прокуратору, а сам удалился.
     - А у кого взял нож?
     - В хлебной лавке у  Хевронских ворот, как войдешь в город, сейчас же налево.
     Пилат  поглядел  на  широкое лезвие, попробовал  пальцем  остер ли  нож зачем-то и сказал:
     - Насчет  ножа не беспокойся, нож вернут  в  лавку. А теперь мне нужно второе: покажи хартию, которую ты носишь с собой и где записаны слова Иешуа.
     Левий  с ненавистью  поглядел  на  Пилата  и  улыбнулся столь  недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно.
     - Все хотите отнять? И последнее, что имею? - спросил он.
     - Я не сказал тебе - отдай, - ответил Пилат, - я сказал - покажи.
     Левий порылся за  пазухой  и вынул  свиток  пергамента. Пилат взял его, развернул, расстелил между огнями  и, щурясь,  стал  изучать малоразборчивые чернильные знаки. Трудно было понять эти корявые строчки, и Пилат морщился и склонялся  к самому  пергаменту,  водил  пальцем по  строчкам.  Ему  удалось все-таки  разобрать,  что  записанное   представляет  собой  несвязную  цепь каких-то  изречений,  каких-то  дат,  хозяйственных  заметок  и  поэтических отрывков. Кое-что Пилат прочел: "Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты..."
     Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: "Мы увидим чистую реку воды  жизни...  Человечество  будет  смотреть на  солнце  сквозь  прозрачный кристалл..."
     Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал слова: "...большего порока... трусость".
     Пилат свернул пергамент и резким движением подал его Левию.
     - Возьми,  - сказал  он и, помолчав, прибавил: - Ты, как  я вижу, книжный  человек,  и  незачем тебе,  одинокому, ходить в  нищей  одежде  без пристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень  богат и  хочу взять тебя  на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт  и одет.
     Левий встал и ответил:
     - Нет, я не хочу.
     - Почему? - темнея лицом, спросил прокуратор, - я тебе неприятен, ты меня боишься?
     Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:
     - Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть мне в лицо после того, как ты его убил.
     - Молчи, - ответил Пилат, - возьми денег.
     Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:
     - Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того,  чему  он тебя учил. Ибо, если бы  это было  так,  ты обязательно взял  бы у меня что-нибудь. Имей  в виду,  что он перед  смертью сказал,  что  он никого не  винит, - Пилат значительно поднял  палец,  лицо Пилата дергалось. - И  сам он непременно  взял бы что-нибудь. Ты жесток,  а тот жестоким не был. Куда ты пойдешь?
     Левий вдруг приблизился  к столу,  уперся в него обеими руками и, глядя горящими глазами на прокуратора, зашептал ему:
     - Ты, игемон,  знай, что  я  в  Ершалаиме зарежу одного человека. Мне хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что крови еще будет.
     - Я тоже знаю, что она еще будет,  - ответил Пилат, - своими словами ты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?
     - Тебя  зарезать  мне  не удастся, - ответил Левий,  оскалившись  и улыбаясь,  - я не такой глупый  человек, чтобы на  это рассчитывать,  но я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.
     Тут  наслаждение выразилось  в глазах прокуратора, и он, поманив к себе пальцем поближе Левия Матвея, сказал:
     - Это тебе сделать не удастся,  ты себя не  беспокой. Иуду  этой ночью уже зарезали.
     Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
     - Кто это сделал?
     - Не будь ревнив, - оскалясь, ответил Пилат и потер руки, - я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя.
     - Кто это сделал? - шепотом повторил Левий.
     Пилат ответил ему:
     - Это сделал я.
     Левий открыл рот, дико поглядел на прокуратора, а тот сказал:
     - Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки это сделал я. - И прибавил: - Ну, а теперь возьмешь что-нибудь?
     Левий подумал, стал смягчаться и, наконец, сказал:
     - Вели мне дать кусочек чистого пергамента.
     Прошел час. Левия не  было во дворце.  Теперь тишину  рассвета  нарушал только тихий шум шагов часовых в саду. Луна быстро выцветала, на другом краю неба было видно беловатое пятнышко утренней звезды. Светильники давным-давно погасли. На  ложе лежал  прокуратор. Подложив руку под щеку, он спал и дышал беззвучно. Рядом с ним спал Банга.
     Так встретил рассвет пятнадцатого  нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат.